Штурман МИ-8 из Бердска в зоне катастрофы на Чернобыльской АЭС провел 13 дней

26 апреля, в 30-ю годовщину катастрофы на Чернобыльской АЭС, в Бердске будет торжественно заложен камень на месте будущего памятника ликвидаторам аварии.

Памятник объявлен народной стройкой: добровольные пожертвования горожан на возведение монумента собирает совет ветеранов Бердска. Всего на создание памятника необходимо 2,9 миллиона рублей. Около миллиона выделил городской бюджет.

Создания памятника ждут около 60 бердчан-чернобыльцев. Сотрудник пресс-центра администрации Бердска побеседовал с одним из них.

Виктор Тимофеевич Погудин – майор в отставке, штурман 9-й отдельной вертолетной эскадрильи, находился в Афганистане в составе ограниченного контингента советских войск с 1983 по 1984 года. В мае 1986-го был направлен в зону Чернобыльской катастрофы в качестве штурмана вертолета МИ-8. В зоне катастрофы занимался перевозкой персонала, замерами радиации над аварийным энергоблоком, засыпкой реактора поглощающими материалами с вертолета. Пробыл в зоне катастрофы 13 дней. С 1993 года живет в Бердске, воспитывает внуков.  

О случившемся никто в стране не знал

— Виктор Тимофеевич, когда вы впервые услышали об аварии на Чернобыльской АЭС?

— 4 мая нас вызвали по тревоге на работу. Тогда я служил в Житомирской области. Еще никто ничего не знал в стране о случившемся. Все было засекречено. Были слухи, что авария на Чернобыле произошла, но какая авария, какой масштаб, никто ничего не знал.

Нас доставили на самолете в Чернигов, который находился примерно в 70 километрах от места аварии. Уже там мы прошли инструктаж, там нам рассказали об аварии. В Чернигове уже было множество специалистов со всего Советского союза. Там стояли и наши вертолеты, оттуда мы совершали вылеты на ЧАЭС.

— В чем заключалась работа вертолетных экипажей в зоне аварии?

— Вертолеты работали на засыпке реактора различными химикатами, мраморной крошкой, песком, свинцом.

— Реактор продолжал еще гореть?

— Чисто технически он до сих пор горит. Там осталось много радиоактивного топлива.

 «Когда молодой, чего бояться? Радиацию же не видно и не слышно»

— Расскажите о вашем первом вылете на место аварии?

— Мы прилетели в Чернигов 4 мая. Уже на следующий день состоялся наш первый вылет. Нужно было отвезти руководителя полетов в Припять. Мы зависли над гостиницей и высадили его на крыше. Город Припять уже был пуст, всех эвакуировали.

— Было страшно?

— Когда молодой, чего бояться? Все хорошо. Радиацию же не видно и не слышно. Нас предупредили, конечно, быть осторожнее, куда попало не лезть. Вот мы сильно и не лезли. Помню, что в 30-километровой зоне во всех магазинах собрали все продукты и уничтожили их в могильниках. Нормальные продукты, но кто знает, какое они получили облучение.

— В чем заключалась ваша работа в зоне?

— Первый день мы работали на засыпке реактора. Он уже практически не дымился, но температура над ним была высокая. На той высоте, где мы пролетали, приборы регистрировали температуру 80 градусов. Остальные дни мы выполняли замеры радиации над 4-м энергоблоком, развозили ученых и различных специалистов. В один день мы доставляли к аварийному   реактору  ленинградских ученых, которые проводили спектральный анализ: измеряли температуру реактора, количество топлива. Мы тогда зависли на высоте 100 метров над 4-м энергоблоком на 10 минут. Это был тот момент, когда мы действительно почувствовали влияние радиации. Наш бортовой дозиметр ДП-3А показывал до 2500 рентген в час. После этого замера экипаж и ученые, согласно индивидуальным дозиметрам, получили дозу в 8 рентген. Ученые после этого уехали, а мы продолжили работу.

— А какая норма изучения?

— Разовая предельная доза облучения до 50 рентген. Если такую дозу получит военнослужащий, то сразу в госпиталь. Это острая лучевая болезнь. Самое страшное – разовая доза в 150 рентген — человека уже практически не спасти.

— Расскажите, как на вас влияла радиация?

— Радиацию так не ощущаешь. Она накапливается в организме. Когда выходишь из зоны, приземляешься и вот тогда уже чувствуешь. У меня постоянно голова болела, у командира моего грудь болела. Тошнило. 

Радиацию «смывали», вертолеты «хоронили»

— Что вас больше всего поразило в Чернобыле?

— Меня Припять поразила. Город-призрак. Это больше всего впечатлило. Вот только там понимаешь размах всей этой катастрофы.

— Сколько вертолетных экипажей работало в зоне?

— Очень много. Экипажи каждый день менялись. Вертолеты, вырабатывая свой ресурс, вставали на специальный аэродром, так как они «фонили».

— И ваш вертолет отправился туда, после того как вы вернулись?

— Нет. На нем продолжил летать следующий экипаж, вертолет списали позже.

— Как еще боролись с радиацией в Чернобыле?

— В Чернобыле улицы поливали специальным раствором, смывали радиацию. Особо «проблемные» места, где «фонило», поливали «патокой»,  которая склеивала частицы пыли. Радиоактивные элементы быстрее распадаются под солнечными лучами, поэтому над Припятью летали самолеты, которые распространяли химикаты против образования туч. Использовали самые современные технологии того времени.

— У вас были индивидуальные средства защиты? Противогазы, костюмы химзащиты?

 — Только респираторы – лепестки. В костюмах химзащиты, конечно в вертолетах летать невозможно было. Внутри вертолета мы устанавливали трехмиллиметровые свинцовые пластины. Но я не уверен, что от них был какой-то толк.

— У вас не было вопросов: «Такой огромный Советский Союз, столько людей, и почему именно я?»

— Таких вопросов в армии вообще-то не задают (смеется).

Неба над Афганом боялись панически

— Где Вам было страшнее? В Афганистане, где был реальный враг, или в Чернобыле, где была невидимая радиация?

— Мне и в Афгане было не особо страшно. Но не боятся только дураки. Нас тогда коммунистическая партия подковывала очень хорошо. Мы выполняли свой долг.

— Были ли среди ваших коллег, которые боялись, паниковали?

— Без них не обходилось. В Афганистане были те, кто панически боялись летать. Они боялись неба Афганистана, боялись, что их собьют. Чаще всего именно их и сбивали.

— В ваш вертолет стреляли?

— Стреляли. В основном из автоматического оружия. Один раз мы привезли более 40 пробоин. И снайперы стреляли. Был один случай: в медицинскую аптечку, которая находится за пилотом, прилетела пуля. И она в аптечке, как в миксере, крутилась – вертелась. Там ампулы, бинты, зеленка и получилась большая смесь пыли. Она пробила, вошла туда и все превратила в пыль.

— Что Вам больше всего запомнилось в Афганской войне?

— Помню, мы летали на высоту 4 тысячи метров. Советский самолет выполнял бомбардировку позиций «духов», пилот совершил ошибку, самолет просел и он разбился. Наш экипаж должен был проверить, что пилот погиб. Не сбежал, а именно погиб. Нужно было сделать фотоподтверждение. Его уже нельзя было вытащить никак. Высота большая, сесть уже нельзя было – снег глубокий. Целый экипаж отправили, чтобы подтвердить доброе имя пилота, чтобы семья потом получала пенсию.

 После Чернобыля — чемпионат мира по футболу

— Как развилась события после вашей командировки в Чернобыль?

— Нас отправили в больницу, сделали замеры на щитовидной железе, мы сдали кровь, и нас отправили в санаторий отдохнуть на две недели. Мы смотрели чемпионат мира по футболу. Помню, наши тогда венгров выиграли 6:0. Затем мы вернулись в госпиталь, где лежали неделю, а потом возвратились в свои воинские части.

— Как вы себя чувствовали?

— Радиация себя сразу не показывает. Прекрасно себя чувствовал! Я на себе сильно ничего не почувствовал.

— А у ваших коллег, у вашего экипажа?

-Никто не жаловался. Доза была не смертельная.

— После вашей чернобыльской командировки у вас есть какое-то ощущение победы? Ощущение того, что это праздник со светлой грустью, а не день скорби?

— Знаете, у меня нет такого чувства, что это праздник. Потому что победу мы там не одержали. Врага не было. То, что реактор закрыли саркофагом — хорошо, но он разрушается постепенно. Но когда саркофаг сделали — кстати, сибирские ребята его создали, — мы гордились. В течение года тогда саркофаг был сделан.

— Вы чувствуете себя героем, спавшим Советский Союз, а может быть, и весь мир от радиации?

— Как-то не ощущаю и не считаю себя таким (смеется). Но то, что я выполнил свой долг, я знаю.

— 26 апреля в Бердске будет заложен первый камень будущего памятника ликвидаторам аварии на Чернобыльской АЭС. Насколько важно для вас открытие этого мемориала?

-Конечно, это важно. Должны все-таки люди помнить об этом. Помнить о нас. Этот памятник нам нужен, чтобы воспитывать молодое поколение, чтобы люди знали о той страшной катастрофе и сделали все, чтобы этого больше не повторилось.

— Будете водить внуков к памятнику?

-А почему бы и нет? Конечно! Обязательно в день памяти. Тем более я живу рядом.

— Что вы хотите пожелать будущим поколениям?

— Беречь мир.